Не моё
взял здесь.
Прощание с АЗЛКавтор: Юрий Гейко
Прощание с АЗЛК
автор: Юрий Гейко
страницы 1 2 3 4
вперед >
1973 г., ноябрь.
Жизнь человека – случай. И соткана она вся из случаев: недавно встретил у метро Ленку из институтской группы, поболтали. Рассказал ей, что уже два месяца нахожусь после армии в поисках работы, есть пара вариантов с «почтовым ящиком»*, там зарплата от 120 начинается. А если дико повезет и возьмут военпредом, то вообще под 200. Оказывается, она работает на АЗЛК, инженером-исследователем бюро кузовов. Говорит, работа интересная, но мало платят. Еще бы за интересную работу, да и платили много. Думал всего один вечер: поскольку автомобили меня привлекали всегда, а собственный светит только в далеком светлом будущем, то хоть на казенных поезжу – поздравьте, с сегодняшнего дня я – инженер-исследователь бюро кузовов АЗЛК с окладом 95 рэ. А что – на кино хватит, а на большее мне пока и не надо.
* - так назывались засекреченные оборонные предприятия.
Прямо напротив главной проходной завода – электронное табло, на котором светящимися точками обозначена трасса наших раллистов.
Они давно уже плывут через океан в Южную Америку – все четыре «Москвича»! Ни один не сошел!! И тут же переливающаяся цифра – «78», это количество стран, в которые экспортируются наши «Москвичи». Как здорово, что я пришел работать именно на АЗЛК!
* - супермарафон Лондон-Мехико, в котором «Москвичи» произвели сенсацию своим командным третьим местом.
Каждый рабочий день записываю в специальном блокнотике количество минут, которые я действительно работал, выполнял какое-нибудь задание шефа. Вчера было 20. Рекорд за два месяца моей работы здесь – 3,5 часа… Оказывается, чтобы вступить в партию нам, инженерам, надо стоять в очереди несколько лет. Потому что есть такое указание – на десятерых рабочих, членов КПСС, должно быть не больше одного партийного инженера. А без партии карьеру не сделаешь.
Нас, ИТээРов-непроизводственников, кидают по цехам, как рабов на плантациях – месяц отработал в три смены в прессовом, штамповщиком. Грохот жутчайший, пресс громадный, в три этажа, при работе его стотонная верхушка слегка покачивается, а на ней, небрежно сдутая газосваркой, проглядывает фашистская свастика – до сих пор, гад, работает! Но работать так, как хочется, не получается – конвейер же. К концу смены так ухандакиваюсь, что уже третий раз просыпаю свою станцию метро. Приходится брать такси, приезжаю домой и чувствую в себе только два желания: врезать стакан портвейна и в койку, какие книжки, какие высокие материи - как я понимаю теперь рабочий класс!..
Завтра нас, человек 30 инженеров-исследователей, бросают на хронометраж, в ночную смену, в цех шасси. Что такое хронометраж? А вот не выполняет какой-нибудь цех план, и начальник его утром на планерке объясняется, что, мол, не вовремя завезли то-то и то-то, не хватает рабочих там-то и там-то – объективные, мол, у меня причины. А «Колыма»* в ответ приказ – подвергнуть цех шасси хронометражу! Это когда к каждому рабочему прикрепляется по инженеру с секундомером и специальным бланком с графами: работал, курил, отсутствовал, получал инструмент, менял резец, налаживал станок. И на следующее утро вариант бывает только один – сто двадцать процентов плана! Сто сорок!! И Колыма гремит на планерке на начальника цеха: «Плохому танцору, знаешь, что мешает!?.»
*Коломников Валентин Петрович, директор завода с 1968 по 1992 годы.
Теперь я знаю, почему тормозные огни у «Москвича-412» мигают, когда тормозишь. Потому что тормозные барабаны овальные! А почему они овальные, я узнал вчера ночью, когда цех шасси хронометрировали. Попал я классно - на японскую линию тормозных барабанов. Поначалу смотрел на нее, как на чудо, как приключенческий фильм! Все мигает, движется, людей не видно – сплошная автоматика. На выходе блестящие горячие тормозные барабаны девушка-контролер ОТК ставит на микрометр а те, что имеют эллипсность, откладывает в брак и метит кистью, окуная ее в банку с красной краской. Но, вдруг, завыла сирена, красные мигалки заполыхали – встала линия. Наладчика с полчаса искали, по цеховым динамикам даже объявляли, но так и не нашли. Пришлось послать машину за другим наладчиком - домой. И уже после того, как линия, вздохнув воздухом, опять заработала и замигала зеленым, я услышал от кого-то: «Наладчик пьяный, сволочь, за станками спит!» А позже наткнулся в курилке на сморщенного человечка с таким перегарищем!.. Это был он. Он был мне так мерзок, что он это заметил. И, не обращая на меня внимания, заговорил, разминая папиросу. Как будто для себя говорил: -Мне жить чем-то надо? Надо. Вот я линией этой и жил, а потом...— он махнул рукой:— По японской технологии, их таких две линии под нашу программу должно быть: одна работает, другая в резерве, на профилактике. Точнющие!.. Япошки одну никак не продавали. А у нас что придумали – взяли две, одну нам, а вторую в Ижевск - валюту сэкономили. А чтобы она больше продукции выдавала, - самые тонкие балансировки повырубали. И обхождение с ней не дай бог — люди разные, а инструмент один: где чего заело — ломик да кувалда. Поверишь, железо да провода, а мне перед ней стыдно бывает… Под утро, в конце ночной смены, на погрузчике прилетел мастер с сумасшедшими глазами и заорал: «Где барабаны?! Встает конвейер, мать вашу!..» Девушка-ОТК не пыталась ничего сказать, когда он подцепил рогами поддон со штабелями бракованных барабанов и умчал его на сборку. «Так они же красным меченые! – подумал я: - Как же их на машину поставишь?» А потом вспомнил: собранные мосты перед главным конвейером красятся черной краской.
Работа у меня замечательная – я еду на Дмитровский автополигон руководителем прочностных испытаний кузовов. Поскольку металлический лист для «Москвичей» покупается за валюту, то каждый год принимается план по его экономии. Скажем, сделали кузов на 3-4 килограмма легче, умножьте эти килограммы на 200 тысяч - годовую программу завода - и получится солидная экономия валютного проката, за которую всем, кто в этой работе участвовал, платят премии. Моя же задача: на автомобилях с облегченными кузовами накатать, согласно методике НАМИ,* 8000 км. по булыжнику с максимальной нагрузкой, что приравнивается к 140 тысячам километров асфальтовых дорог, то есть – к пробегу автомобиля до капитального ремонта. В процессе испытаний я фотографирую, фиксирую разрушения кузова, анализирую его прочность, а потом пишу по результатам отчет с выводами: это можно, это нельзя, здесь убрать, а здесь добавить.
*Научно-исследовательский автомоторный институт.
Сегодня мне впервые доверили сесть за руль «образца»! Так официально называется «перспективный автомобиль», который мы вымучиваем в КБ и экспериментальном цехе уже третий год. Сами его создатели между собой называют его «ублюдком». На заводской свалке догнивают два его предшественника. Так они вообще – тихий ужас. Нет, на ватмане и эскизах дизайнеров три года назад ЭТО смотрелось симпатично, а сегодня, в металле… Выезжаю в город, страшно волнуясь, аж нога на газе дрожит. А вообще, машина солидная, ни на что не похожая, внимание на улицах привлекает – может, зря мы ее так?..
Наконец-то! Есть у нас новый автомобиль! А какой перспективный!!. Зовут его - «Максимка». А все началось, говорят, с Косыгина*, который однажды приехал на завод. Ему показали «Чебурашку» - самый последний «образец», который создателям уже нравился (что видно из кликухи), и который похвалил даже великий Джуджаро – говорят, он нелегально на АЗЛК заскакивал. Так вот, Косыгин смотрел-смотрел, а потом и говорит: «А чего велосипед изобретать? Возьмите прототипом зарубежный автомобиль, да по нему и сделайте». «А какой вам нравится, Алексей Николаевич?» «Да я не специалист». «Нет, а все-таки, Алексей Николаевич?» «Ну, «Симка» мне нравится, но это вопрос серьезный». «Симка-Крайслер 1308» стала в прошлом году «Автомобилем года». Закупили пять штук «Симок», разобрали, отрезали им морды и задницы, приварили свои. Двигатель оставили тот же, уфимский, коробка и полуоси от «Ауди». Получилось то, что назвали «Москвич-2141». А мы тогда, в те годы, когда на улицах его еще не было, звали его «Максимка» - «Москвич» плюс «Симка»
*Председатель Совета министров СССР.
Почему мы оцениваем людей тогда, когда они умирают? Вот был Валентин Петрович Коломников – не любили его вроде, боялись за крутость, «колымой» прозвали, а АЗЛК расшифровывали как «Артель Замученных Людей имени Коломникова». А умер он, поняли все, но не сразу – потрясающий был мужик. Окошки его кабинета раньше всех зажигались и позже всех гасли. Каждое утро «прорывные» цехи и участки сам обходил, всех мастеров по именам знал, с каждым за руку… Поняли все, но не сразу: только тогда поняли, когда завод загибаться стал.
Нынешний директор АЗЛК Асатрян на меня и на «Комсомолку», где я теперь работаю, в суд подал. За мою статью: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром «Москвич» французу отдан даром». Первый раз на меня в суд подают – интересно!.. Я написал, что оборудование разворовывается, что почти построенный на АЗЛК завод двигателей – перспективный, что наши движки были бы не хуже, чем западные, даже лучше, и что для запуска этого завода к уже потраченным 300-400 миллионам долларов надо добавить всего-то 18. Зато у нас будет свой двигатель, да какой!!! Я написал, что если и дальше дело пойдет так же, то через два-три года завод умрет, а славная марка «Москвич» исчезнет. Директора этого завода двигателей, который меня, журналиста, на АЗЛК тайком провел, уволили в день выхода моей статьи.
А на другой день мне – домой!- позвонил сам Березовский! Мы, вообще-то, знакомы, пару раз я брал у него интервью. Быстрый и вкрадчиво-тихий голос, похвалил мое творчество, статью об АЗЛК и попросил меня «не отказать в интервью Доренко, который у меня в кабинете, он сейчас возьмет трубку и все объяснит». Знакомый до боли густой баритон снисходительно повторил то же самое – нужно интервью для телевидения о судьбе АЗЛК. Я попросил разрешения перезвонить Доренко через час и назначить время. Пока ехал в редакцию, напряженно думал. Да, я слышал, что Борис Абрамович воюет с Лужковым, и вот оно – подтверждение: удар телевидения будет гораздо мощнее, чем газетный. К тому же Борис Абрамович наверняка догадывался, что я знаю больше, чем сказал в статье: сказать все было страшновато, да и доказательств у меня не было, одни свидетели, на которых надежда плоха. А мне это надо? Я только-только вылез из очень крутой бандитской разборки, на «стрелку» меня возили, семью вырезать обещали… Аза что? Смешно сказать. Время было такое. Через час я перезвонил Доренко: «Все, что я знаю о «деле АЗЛК», я написал в статье и сказать вам более, Сергей, ничего не могу».
Суд я проиграл. Через полтора года, которые длился процесс. Из девяти обвинений Асатряну, содержащихся в статье, я не сумел доказать два. Пришлось напечатать опровержение. Зато теперь уже я подал на него в суд. За его утверждение в заводской многотиражке о том, что та моя статья «заказная». Пусть доказывает, что я за нее деньги получил. От кого? От своей совести? Только ей, наверное, небезразлична судьба завода, которому отдал я лучшие свои годы – кому он еще нужен? Лужкову, который изо всех сил поддерживает умирающий завод, приезжает на него, дает старт каким-то дурацким пробегам, которые мертвому помогут, как припарки? С легкой руки мэра с конвейера пошли топорные «князья», убогие «святые» - они что там, все с ума посходили? Асатрян прикрывается Лужковым, как щитом, но трудно поверить, что Юрий Михайлович не видит, не знает, что завод погибает не от неконкурентоспособной продукции, не от убытков, а от элементарного воровства…
Второй суд выиграл я: доказать, что моя статья «заказная», директору АЗЛК Асатряну не удалось. Выплатить редакции сумму «сатисфакции» суд присудил смешную – меньше стоимости колеса «Москвича». А АЗЛК уже мертв. Мои прогнозы, к сожалению, оправдались. Виновников нет. Асатрян, говорят, лежит в Кремлевской больнице. Прячется, что ли? Да его и не ищут.
Так странно – недавно зашел в заводской музей. Он закрыт. Но совершенно седой Витя Воронов меня узнает, впускает. Обнялись. Я хожу по замерзшим гулким залам с никому не нужной славой, со смешными машинами, в которых история страны, судьбы многих тысяч людей. Стенды с маршрутами местных пробегов-коротышек, потускневшие кубки, сырые знамена… -Вить, а где же мой «Москвич», весь такой заклеенный рекламой – «Раша уан», на котором я Земной шар по сороковой параллели объехал? Разве его в музей не поставили!? -Не было его тут никогда, а что это был за пробег? Я слышал что-то краем глаза, но толком не знаю. Ни фига себе! Вокруг света проехал на «Москвиче», без единой поломки, всю Америку – впервые! - москвичевские колеса потоптали, янки инфаркты хватали оттого, что русские не только водку могут пить и медведиц лапать, но и автомобили делать: «Рашн кар? Рашн кар??!» - все поверить не могли, а музейщики, не кто-нибудь – музейщики не знают!? Вот что значит судиться с директором завода. 2006 г., 1 апреля. У меня нет ни одной фотографии моего великого шефа – наконец-то нас фотографируют вместе! Диамар (диалектический марксизм)Александрович Острин – бывший начальник бюро испытаний кузовов УКЭР* АЗЛК. Всепроникающий, суперконтактный человек. Когда невозможно что-то сделать, Острин делает. Когда в семь утра надо позавтракать, а все придорожные харчевни ещё закрыты, Острин заезжает со двора в любую, узнает у грузчиков имя поварихи, входит на кухню и самой ухоженной женщине говорит, видя ее в первый раз в жизни: «Привет, Мироновна! Прости, что не завез овсяное печенье и селедочку, как обещал, – в другой раз обязательно привезу. Как детишки, внуки?» «Да все вы обещаете… Садитесь уж!» И через десять минут мы рубаем завтрак. Однажды я нарушил так нагло и много, что у инспектора тряслись руки, когда он искал по карманам «дырокол». Я обреченно молчал: это была третья «дырка», сейчас он отберет у меня права. – Старший сержант Головко? – подошел шеф – академик «контактных наук». – Откуда вы знаете мою фамилию?- дырокол замер в руках сержанта. – Звонил перед поездкой генералу (следовали имя и фамилия тогдашнего начальника ГАИ СССР). Вот еду, говорю, Толя, на юг, на испытания, а он мне отвечает: «Там на посту ГАИ в пункте Ненашево служит хороший сержант... Головко, кажется, его фамилия, имей в виду...» Простодушное лицо сержанта раза три сменилось с восторженного на недоверчивое и обратно: «Солидный человек, одет по-столичному: врет, не врет? Машина из Москвы, номер «проба», с двумя нулями, простым такие не дают... А вдруг не врет?!» Дырокол под ликование моей души исчез, и через пять минут мы поехали дальше. – Откуда вы его знаете? – завопил я тут же. – В коляске мотоцикла фуражка лежала околышем кверху, а на нем написано химическим карандашом: «Головко». – А пост Ненашево? – Так мы же его незадолго до сержанта проезжали. На обратном пути, на том же месте я, уверенный, что «снаряд дважды в одну воронку не попадает», нарушил так же нагло, но был остановлен другим сержантом. И дырокол так же дрожал в его руке. И я так же безнадежно молчал. И так же подошел мой шеф: – Как Миша Рогов поживает? – вежливо осведомился он. – Старший лейтенант Рогов в настоящее время болен, – отрапортовал сержант, и дырокол так же замер в его руке. – Я тут обещал ему кое-что, – с облегчением от болезни лейтенанта сказал мой шеф, по-хозяйски вытащив мои многострадальные права из его рук, и кивнул мне в сторону машины: – Принеси «комплект номер один». Для Миши Рогова. Я рванул за «джентльменским набором», который каждый испытатель держит в бардачке: ремень вентилятора, свеча, лампа фары, бегунок, крышка трамблера. – Передай это Мише, я обещал. Жаль, что он болен, а то бы заехали. Будь здоров, сержант, и еще привет твоему другу Головко. – Ну, а откуда же вы знаете какого-то Рогова?! – заорал я в полном восторге, лишь только захлопнулись дверцы. Шеф вытянулся на сиденье с удовольствием и, улыбаясь, держал паузу: – Ты, когда права свои от Головко получил, обос...ся от радости и в машину побежал, верно? А я еще с человеком поговорил, порасспросил его, кто начальник поста, всегда же пригодится...
Эпилог
А они, оказывается, встречаются! Завода давно уже нет, УКЭР (Управления конструкторских и экспериментальных работ) нет еще «давнее», а они – встречаются!! Нас, оставшихся и сохранивших завод в сердце, десятков шесть. Все мы сидим по периметру школьного зала: Зина Парахина, завскладом, где мы получали запчасти на испытания, она такая же точно, как и тридцать лет назад, а ведь скоро будет прабабушкой! Лешка Серебряков, мой кореш, работает механиком в американском посольстве. Геннадий Николаевич Никифоров, замглавного конструктора по испытаниям, - хороший, грамотный мужик, но по-прежнему с мятым галстуком. Виктор Алексеевич Щавелев, заслуженный мастер спорта, мастер спорта международного класса, участник супермарафонов Лондон-Сидней и Лондон-Мехико. Это он, в далеком 67-м, первым расцветил мой мир размытыми полосами скорости. А Острин всё шутит и шутит так же смешно, как и когда-то. Третий тост, стоя и не чокаясь, мы пьем за них. Погибли на испытаниях, на дорогах, тогда, тридцать лет назад: Миша Чепелев, Володя Бахтин, Николай Шевченко, Жора Хачатурян, Толя Деревянко, Отар Гургенидзе... Ушли, умерли за эти годы…… Еще больше список. А потом начальник экспериментального цеха Виктор Николаевич Ермаков – седой, солидный, чрезвычайно серьезный – достает какие-то бумажки, встает: - Друзья! Прошу внимания! Хочу всех вас обрадовать - наконец-то и московское, и федеральное правительства определились с нашим заводом – он будет восстановлен, представляете?! Поздравляю вас всех!! И знаете, какую модель мы будем выпускать?.. За столами легкое оживление – каждый год Виктор Николаевич все это говорит. Потому что встречаемся мы каждый год - первого апреля.
И никто не смеется.
